Евгений Москвин - Падение [Сюрреалистический роман]
Белые шнурки. Белые шнурки на его туфлях. Белый и кремовый, кремовый и белый. Почему не белый и белый или кремовый и кремовый? Каждому человеку присуща эта способность — что–то не доделать до конца. Тонкие губы тренера шевелились, а кадык дергался, словно он проглотил мелкоголовую пешку; карие глаза сверкали самоуверенностью.
Иногда он подсаживался ко мне и что–то подсказывал, закуривая дорогую сигарету. Я не обращал на него никакого внимания; я снова слышал, как разговаривают вещи, теперь это были шахматные фигуры. Я уже не испытывал никакого удивления, ибо привычка пожирает великое открытие.
Я делаю ход пешкой, перемещаю ее с черной клетки на белую.
— Веер желания.
Шорох мягкой подкладки внизу, приклеенной к основанию фигуры.
Я играю белыми. Черная пешка противника, стоящая на С-5, отвечает:
— Желаний нет.
Мой противник хмурит кустистые брови и потирает большим пальцем жесткие усы. Руки его покрыты обширным волосяным покровом. Волос на его теле так много, что мне кажется, будто и внутри он состоит исключительно из них. Должно быть, он еще очень давно абстрагировался от собственных внутренностей — кишечника, сердца, почек…
Шахматные фигуры начинают разговаривать только тогда, когда до какой–нибудь из них дотрагиваешься. Сейчас это делает двенадцатилетний мальчуган, сидящий за соседним столом наискосок. Его ферзь двигается через весь квадрат доски — вдоль одной из его сторон. Сколько клеток пройдено, столько и слов:
— Верность. Прах. Гегемония. Желание. Эмпирик.
Вражеская ладья:
— Предательство.
Вражеский слон:
— Плоть.
Вражеский ферзь:
— Гнет.
Вражеский король:
— Безэмоциональная гряда.
Вражеская пешка:
— Эмпирик, — она съедена.
В дальнем углу залы расплылась навязчивая смесь дыма и бирюзы — бар с напитками.
Тренер ворочает колоннами своих кремовоботиночных ног, поднимается из–за нашего стола и идет к другим игрокам — наша партия более не доставляет ему удовольствия.
Слышен разговор двух игроков, сидящих позади меня:
— Сейчас закончим и выпьем отличного вина.
Ход слоном с F-4:
— Мята. Портал. Партер.
Белая пешка В-2:
— Мяты не существует.
Белая пешка H-3:
— Портала не существует.
Белая ладья Н-8:
— Партера не существует.
— Идет. Кто проиграет, тот и угощает.
Ухмылка.
— Договорились. Но какое вино мы будем пить?
На лицах двух собеседников свирепые отблески хохочущих эмоций.
Ход белой ладьей через все поле:
— Лак. Профиль. Ажурные берега. Песок. Заступ. Смерть. Слово.
Черная пешка В-7:
— Застывший лак.
Черная пешка Н-5:
— Недвижимый профиль.
Черная ладья:
— Штиль.
Третья черная пешка:
— Камень.
Черный конь:
— Равнина.
Черный ферзь Е-8:
— Жизнь.
Черный слон:
— Нет, — съеден.
Я оборачиваюсь к своему столу. Мой противник покручивает усы.
Я чувствую, как вибрируют его глаза, и предвижу скорую гибель его фигур.
Тренер продолжает цокать лакированными ботинками, переходя от стола к столу. Кипящий рельеф лица его подернут розовой пеленой улыбки. Я бы согласился поместить на шахматную доску вместо двух белых слонов — две его скулы. Возможно, это принесло бы удачу.
Ясовсемзапуталсявшумахсвоейголовы.
Яощущаю, какмоимозговыеизвилиныподергиваются,
словночетырехугольныестволыпустынногомолочая.
Зрачкимоихглазкакбудтоменяютсяместами–нанесколько
секундзрениепотухает. Моераспластавшеесяаморфное
сознаниерисуетневедомые, ноясныесилуэты.
Мой противник молчалив. Я всегда удивлялся тому, как сильно мы подходим друг другу. У него никогда не появляется охота со мной разговаривать, так что я всегда сажусь играть именно с ним. Скоро он опять отдаст мне партию.
Белая пешка делает ход, гонимая его волосатой рукой:
— Свет. Бирюза.
Мой ферзь:
— Гаснущий свет.
Мой слон:
— Гаснущая бирюза.
Иллюзорный, горький склон моего правого мозгового полушария озаряется внезапным соображением, появление которого я уже давно предчувствовал.
Мой ферзь:
— Цветы. Порох. Двоякая трактовка. Лев. Бред.
Его пешка:
— Цветы завяли.
Его ферзь:
— Прах.
Его слон:
— Очевидное заключение
Вторая пешка:
— Скрытый лев.
Его король:
— Бред. — Мат, падение!
Я должен уходить.
Глава 20
Я постучал. В прямоугольнике дверного проема появилась незнакомая высокая фигура — моим глазам как будто представилась широкая двухцветная картина темноты и резкого сияния.
— Кто вы? Что вам нужно?
Поначалу я опешил. Но потом тут же приказал себе сохранять душевное равновесие.
— Я друг Владимира Ивановича Агафонова. Вы, должно быть, его родственник или человек как–то с ним связанный…
Мужчина прервал меня:
— О ком вы говорите? Я живу здесь один уже пять лет.
— Не может быть!
В середине моего лба рождается тонкий промельк:
«Он лжет мне… они завладели моими рукописями и теперь хотят избавиться от меня, присвоив себе мою будущую славу… или они хотят… УНИЧТОЖИТЬ мою теорию!»
Я увидел, как дверь передо мной медленно закрывается.
— Нет–нет, стойте подождите!
Мужчина остановился. Я до сих пор не мог разглядеть его лицо, скрывавшееся в тени за плоскими очертаниями света, но знал, что теперь он вопросительно глядит на меня.
Мне нужно задержать его во что бы то ни стало. Иначе все, ВСЕ потеряно. Жалкие мошенники! Теперь я понимаю… они использовали меня!
— Я не мог ошибиться квартирой!
— Я уже сказал вам…
— Вы лжете мне… — произнес я не очень уверенно.
— Знаете что, господин…
Пока он говорил, я почувствовал, как моя правая рука сама собой сжалась в кулак.
— …убирайтесь отсюда куда подальше, — он качнул головой, и мои глаза ослепил свет эллипсовидной светло–зеленой люстры, на миг появившейся за его монолитным силуэтом.
Я прошипел с ненавистью:
— Вам не удастся обмануть меня… — и ногой заблокировал дверь.
Три часа назад я убил человека… и ничего не почувствовал. Думаю, во мне было больше жалости, когда я издевался над кошками… но и ее не было. Ничего не было! Это хорошо, это просто отлично, учитывая тот факт, что мне придется убить вас всех.
Я замечаю, что после совершения преступления человек начинает мыслить абсолютно по–другому. Прежде всего, видоизменяются логические ходы и ассоциативность. Они становятся такими же неожиданными, как порядок движений танцующей сороконожки.
Я тщательно обыскал квартиру старика… если она вообще когда–нибудь ему принадлежала. Клетка с канарейками исчезла; вся обстановка переменилась. И не было ни одной вещи, которая сохранилась бы с момента моего последнего визита. Даже мебель была абсолютно другая.
Я не нашел своих рукописей. Вернее сказать, я не нашел их в этой квартире.
Когда я снова оказался дома, что–то подсказало мне откинуть подушку на своей кровати… обе рукописи лежали там.
Старик Агафонов существовал только в моем воображении. Я подозреваю… что у меня шизофрения.
Глава 21
24‑е августа, 2:00 АМ
Моя комната была похожа на больничную операционную. Белесые волны электрического света громогласно трепетали в неподвижной атмосфере, пропитавшейся человеческой кровью. Труп лежал на двух сдвинутых столах, один из которых я принес из кухни. Между трупом и столами был постелен большой кусок полиэтилена, его края угловато свисали к полу.
В голове покойника зияла крупная дыра, похожая на жерло кипящего вулкана. Две тоненькие ниточки, красная и белая, были будто наклеены на края вскрытой черепной коробки — это твердая кость утопала в липкой пленочке крови. В глубокой емкости черепа виднелось рубиновое месиво мозга.
Вскрытие было закончено. Должен признать, я спонтанно принял решение провести его. У меня не было подходящих инструментов, кухонный нож и тесак, которые я использовал при вскрытии животного, разумеется, не годились; благо я вспомнил о столярном наборе, давно валявшемся без применения под кроватью. В основном меня интересовал человеческий мозг. Я сделал обширную анатомическую запись.
